Что такое «несадиковские дети»?

Помните мою колонку про то, как я не отдала сына в частный сад из-за того, что там грубо обращаются с детьми? Мы пошли в другой садик — куда ближе к дому, с ласковыми и внимательными воспитательницами, где в общем всё хорошо. Спустя две недели мы оттуда уходим.



Мы уходим, потому что сыну перестало нравиться туда ходить.
Многие скажут «зажрались» — чего ещё людям надо? Ещё немало людей скажет «ну и кого вы из него растите?». Мол, неженку. Инфантила, не способного встроиться в общество. Так и будете ему до армии в попу дуть (что бы это ни значило).

Ребёнок должен социализироваться. Должен пройти адаптационный период. Должен научиться приспосабливаться к правилам и коллективу.

Но кому он всё это должен и когда успел задолжать?

Очевидно, он должен это своим родителям, которым хотелось бы ребёнка поудобнее, и обществу, которому нужны исполнительные законопослушные граждане — желательно с пелёнок.
Давайте по очереди разберёмся с этими «долгами».
Наши дети не должны нам ничего — это мы должны им — заботу, безопасность, любовь. Это мы пригласили их в жизнь, а не наоборот. Мы должны помочь им освоиться в этом мире, помочь им проложить собственную траекторию становления, адаптироваться к месту, куда они попали. Человек — животное с самым длинным детством — потому что у нашего биологического вида беспрецедентно сложный мозг, которому требуется много времени на созревание.

Чем дольше ребёнок чувствует себя в полной безопасности и беззаботности, тем лучше он развивается.

«Развитие происходит из точки покоя» — говорит Гордон Ньюфелд, знающий о становлении личности немало. Наша задача как взрослых — дать детям полноценный период детства — время, когда они ведомы и ни за что не отвечают. И ничего никому не должны. В том числе — любить садик и посторонних людей в нём. Их глубочайшая потребность — первые годы жизни быть неразлучными со «своими взрослыми» — с теми, кто окружает ребёнка с момента рождения и осуществляет основной уход. Дети не обязаны идти против этой своей потребности, обстоятельства вынуждают родителей отдавать ребёнка «чужим», жизнь есть жизнь — она неидеальна. Но несовершенство обстоятельств не делает ребёнка должным хотеть быть там, где он быть не хочет.

Ребёнок имеет право грустить по этому поводу. У ребенка есть право копить фрустрацию и выражать её доступными ему способами: языком истерик, агрессии, непослушания и даже болезней — ведь по‑другому он ещё не умеет.

Другие способы требуют более сложной организации психики, чем ему доступно по возрасту. Нравится нам это или нет, а также можем мы ребёнку это обеспечить или нет, но сама природа вшила в него глубочайшую потребность быть в симбиозе с «основным взрослым» — человеком, который осуществляет большую часть ухода за малышом. Чем меньше ребёнок, тем сильнее он нуждается в этом симбиозе, а разрыв связи, даже кратковременный, воспринимается как смертельная опасность (и стресс соотвествующий, подробнее можно почитать здесь). Это эволюционно-закреплённый механизм — ребёнок не может выжить сам, поэтому рядом обязательно должен быть тот, кто о нём заботится. Отсутствие этого кого-то рядом — опасно. Нашей эволюционной прошивке все равно, что ситуация изменилась, потребности у детей всё ещё такие же, будто мир вокруг полон диких зверей и других опасностей. В определённом смысле это до сих пор так, но в целом сейчас мир куда безопаснее, но присмотр за маленькими всё ещё необходим.

Парное или одиночное взращивание детей — совсем новое изобретение, во всех обществах на протяжении истории человечества люди жили скученно и помогали друг другу с детьми — родственники или просто соседи-соплеменники.

Сейчас все разошлись по отдельным квартирам, стало нормальным уезжать на другой край земли от родни, многие оказываются в ситуации, когда за ребёнка отвечает по большей части один человек — в подавляющем большинстве случаев это мама. Это беспрецедентный груз, помноженный на завышенные стандарты, которым мать обязана соответствовать.
Мы отдали сына в частный сад, потому что все места в государственных расхватали ещё до его рождения, и когда я спросила, можем ли мы не вставать ни свет ни заря, чтобы прийти к открытию, а приходить в удобное нам время, ответом мне было: «Конечно можете, но вы имейте в виду, что по утрам у нас английский. А то потом будете жаловаться, что у вас ребёнок по‑английски не говорит». Ему 2 года и 10 месяцев, он ещё по‑русски-то толком не заговорил, его разговорный максимум на данный момент это «Горите в аду, тупые дети!» — это он вчера так сказал вне всякого контекста, поэтому я даже не думала строить таких ожиданий.



Но это очень показательно: если во времена наших бабушек от двухлетних детей ждали максимум чтобы они умели сами вытереть соплю под носом, то сегодня двухлетка должен быть полиглотом и эрудитом.

А отвечает за это, конечно же, мама. Не умеет малой в ментальную арифметику — плохая, посредственная мать. Хотя в этом возрасте полезнее гонять на беговеле и обниматься с близкими. Крепкая привязанность ему сейчас важнее социализации — это задача другого возраста. Хорошо, если воспитателю удастся создать отношения привязанности с доверенными ему детьми, но это скорее исключение из правил — даже в очень хороших садах. Гораздо вероятнее, что главным приоритетом в саду будет дисциплина — а как себя чувствует ребёнок в этих рамках — вещь второстепенная или вовсе незначительная. Ребёнок, конечно, рано или поздно научится не подавать виду, что с ним что-то не так. Но это не значит, что внутри он не напряжен и что ему не грустно.
Первое время наш Леон бежал в садик с радостью — столько новых игрушек и столько напарников по игре! Но на второй неделе он уже стал кричать на подходе к садику «Не тюдя!» и «Не будю!». А в группе плакал и цеплялся за меня. Мне приходилось по 40 минут сидеть, прижимая его к себе, чтобы он расслабился и пошёл играть. И всё это время я наблюдала за другими детьми. Вот одного мальчика оставили, и его глаза полны слёз. Он сидит среди игрушек, не играя, и смотрит на всех исподлобья. Говорят, первые три недели здесь он целыми днями ничего не ел. Сейчас он уже ест, но ему всё ещё грустно без мамы.
Вот другой мальчик смотрит на то, как я обнимаю своего, подходит и говорит мне: «К маме хосю» и едва не плачет. Почти все они здесь это чувствуют — кроме того, чья мама работает здесь воспитательницей. Малыши, которые уже умеют сдерживать грусть. Глядя на всё это, я поняла, что мы поторопились. Да, я очень хочу работать побольше, да, деньги никогда не лишние, но лучше пока пусть будет няня, которая будет ориентироваться на его нужды, а не подстраивать его под придуманный не им распорядок.

Я ни в коем случае не хочу повиноватить матерей, у которых нет другого выхода — для которых это вопрос выживания — неважно, идёт ли речь об отсутствии денег или о наличии депрессии.

К тому же, дети очень разные, у них разные адаптивные способности и разные потребности — кому-то действительно нравится, когда вокруг много детей целый день. Я сейчас о распространённом убеждении «детям нужна социализация». Если нам на выходе нужен удобный член общества — мы можем поговорить о социализации, но если нам нужен психологически благополучный ребёнок, то необходимость социализации — под вопросом.
Психолог Гордон Ньюфелд разъясняет, что не является социализацией для маленьких детей: «Наверное, самым большим мифом является идея, что общение с равными приводит к социализации. Преждевременная социализация, — говорит доктор Ньюфелд, — всегда считалась самым большим злом в воспитании детей…

Когда детей слишком рано помещают вместе, прежде чем они могут быть самими собой, они становятся такими же, как все, и это ломает их индивидуальность, а не оттачивает ее».

Хелен Вард — президент независимой местной группы под названием «Ассоциация родителей, для которых интересы детей являются приоритетом». Она подчеркивает, что привязанность и социализация работают вместе. «Для того, чтобы дети выросли зрелыми взрослыми, которыми мы хотели бы их видеть, они должны проводить время со взрослыми, к которым они привязаны, а не с их аналогично незрелыми сверстниками». Она продолжает: «Это означает, что, если забрать человека, к которому привязан ребенок, из его жизни — что может случиться в результате смерти, болезни, отвлечения на другие дела, помещения ребенка в садик или любого другого нарушения в привязанности, и заменить на привязанность к сверстникам — ребенок становится кем-то вроде «Повелителя мух’, потому что такое «социализированное’ поведение является простым копированием, оно не исходит изнутри. Оно способно к развитию, но может и «недоразвиться»‘»

Страх, что ребёнок не социализируется — наследие советского коллективизма с сопутствующей ему уравниловкой. Сейчас мы, к счастью, живём уже в другом мире, где ценится индивидуальность, поэтому и приоритеты в воспитании должны быть другими.

К тому, же как справедливо заметили в этом замечательном тексте, «Дети не видят всех возможностей взаимодействия, общаясь друг с другом. Этот опыт они могут получить только от взрослых. От разных взрослых. Только взрослые могут на своём опыте показать различные схемы взаимодействия между собой».
Наш ребёнок ходил в сад с 2 лет, и ничего страшного с ним не случилось — нормальный весёлый ребёнок.

Я часто слышу от родителей, отдавших детей в садик рано, что ему это никак не повредило. Никого не хочу пугать, но мне кажется, что это высказывание не соответствует реальности.

Не все раны, нанесённые в детстве, выглядят как что-то явное, ярко выраженное. Если кто-то часто испытывал психологический голод в детстве, вовсе не обязательно он будет рубить котятам головы топором. Последствиями могут стать сложности менее очевидные, которые в современном обществе и за проблемы-то не считаются.



Алекситимия (сложность в распознавании собственных чувств), сниженная эмпатия (сложность в распознавании чувств других людей), трудности со становлением личности (зрелостью), склонность к зависимому поведению, интимофобия и контзависимость (страх установления близких отношений), пищевые нарушения — и так далее и так далее — это распространённые последствия депривации привязанности.

Многие из нас были бы намного благополучнее, если бы потребность в надежной привязанности в детстве удовлетворялась в полной мере.

Например, я, скорее всего, не нуждалась бы в более чем 10-летней психотерапии, конца и края которой всё ещё не видно (но сейчас мне несравненно лучше, чем до), возможно, мне не пришлось бы пить антидепрессанты и болеть стрессозависимой болезнью — весьма неприятной. Можно долго перечислять, что в моей жизни пошло бы совсем по‑другому без этого чувства чёрной бездонной дыры в груди, сопровождающего меня сколько я себя помню. А ведь я такая отнюдь не одна. Практически любому в душу загляни — и там, под плотным слоем разнообразных психзащит (юмор и рационализация — мои любимые) окажется маленький ребёнок, который одиноко сидит, обхватив собственные колени и ждёт, когда за ним наконец придут.
Этот внутренний ребёнок даёт о себе знать разными способами — через психосоматику, через труднопреодолимую потребность в сладком или алкоголе, через жгучее желание понабрать кредитов и спустить деньги на ветер (про это ещё говорят «карман горит»), через стремление менять сексуальных партнёров чаще, чем трусы — или наоборот — рыбой-прилипалой пристать к одному как к единственному смыслу жизни.

Мы живём пока ещё не в достаточно благополучном мире, чтобы признать общепринятые практики взращивания детей наиболее оптимальными.

Совершенно очевидно, что в воспитании большинства людей что-то идёт фундаментально не так. Я уверена, что ключ к социальным изменениям находится в руках родителей — и этот ключ — отношения привязанности. И, кстати, начать латать дыры в привязанности со своим ребёнком никогда не поздно. В этом нет ничего необратимого — просто узнайте об этом побольше, и пробуйте.
А садиковских детей — возможно, их просто не существует. Есть дети, которые лучше адаптируются к стрессу, но это не значит, что его нужно создавать как можно больше. Так что садик — опция, а не необходимость.