Смешит и спасает

Высокий, красивый, добрый, веселый. Константин Седов — основатель организации «Больничные клоуны», человек, который помогает детям и родителям улыбаться в самые тяжелые времена.

Он живет сейчас

Клоуном я в детстве быть не собирался, а вот шут фигурировал — где-то лет в семь, между милиционером и космонавтом. Я рос в творческой семье: папа — детский писатель, мама — режиссер. Думал, что буду чем-то вроде уличного паяца — путешествия, бродячий цирк, выступления по всей планете, по всем странам… Такая уличная романтика, где ты веселишь народ!

Конечно, я вырос и получил серьезную профессию: окончил Высшую школу экономики, стал юристом. Но во время учебы я занимался в театре-студии при ВШЭ, одним из направлений там было цирковое, и клоунада прочно вошла в мою жизнь.

Потом случилась трагедия в Беслане, гибель детей в школе, которая эмоционально на меня очень повлияла. Хотелось как-то помочь, что-то сделать для детей. В этот момент фотографии из театра увидел мой друг, он и привел меня в больницу.



Конечно, я его помню, первый выход. Пансионат РДКБ (Российской детской клинической больницы), меня привели, загримировали жутковато — синие глаза, белое лицо. Мы с детьми играли в «Крокодила», где нужно слова пантомимой показывать. И у меня было полное ощущение, что это провал. Провал!

Пришел, ушел, что-то сделал — думаю, минут пять, что ли, прошло. А прошло два часа, время пролетело, на мне все висели, дети были в восторге. А я думал: да ладно, неужели хорошо получилось, я же что-то не то сделал, нельзя им было так веселиться, так долго играть…

Клоуны — это не про грусть и боль, а про вдохновение и жизнь. Потому что даже в детском хосписе — жизнь, ребенок живет здесь и сейчас, у него нет планов, перспектив, трагедий. Он живет сейчас, и он хочет играть, а в больнице сложно играть.

Там есть волонтеры, есть мама — загруженная, усталая, с гиперответственностью, с чувством вины, есть врач, у которого сотни пациентов. А есть мы — партнеры по радости, «по дурке».

На заре моей работы были и неформальные отношения, были такие пациенты, был Дима Рогачев, Даша, Ваня, Вася… Это этап, от него никуда не денешься. С Димой Рогачевым мы подружились, когда я посещал отделение общей гематологии в РДКБ, где он тогда лечился от лейкоза. Дима умер потом, в Израиле, от побочных эффектов лечения. В памяти людей он остался мальчиком, которого навещал Владимир Путин и в честь которого сейчас назван большой и современный Центр детской гематологоии и онкологии.

А я помню, как Дима с еще одним мальчиком очень хулиганили и, вырвав у меня из рук клоунский чемоданчик, все рассыпали. Я тогда очень обиделся на них и ушел из отделения. Им, конечно, стало стыдно, и они пришли потом извиняться… Когда Дима умер, я написал стихотворение «Победившим лейкоз посмертно!». В нем есть такие строки:

Победившим лейкоз посмертно И всем павшим от бластов детям:Сила воли у вас безмерна,Все доказано вами этим…Проигравших на этой битве Нет и быть не могло в века.Все слова перешли Молитве,Будто Бог всех накрыл слегка.



Сейчас нет никого, с кем я сближаюсь, потому что теперь у меня семья, дети, я не могу нести это домой. Да это и не нужно ни болеющим детям, ни их родителям. Тогда это была эмоциональная история, неофитская, она не могла не коснуться меня, и она очень засела — я до сих пор прихожу в храм, ставлю свечки.

Клоуны в больнице

Больничная клоунада — это две истории. Одна — обыденная, это моя работа, я прихожу в назначенное время, настраиваюсь, надеваю нос, разминаюсь — и иду. Иногда настроение драйвовое, иногда -меланхоличное, и тогда клоун будет меланхоличным, но это все равно будет смешно.

Вторая история — внутренний настрой, я такой типа герой, я все могу, я нахожусь в моменте «здесь и сейчас», в этом отделении только я и мой партнер, и никто больше, кроме нас, в этот момент не сделает жизнь ребенка в отделении легче, не найдет с ним контакт, не поиграет с ним, не добьется от него улыбки. Я открываю дверь — и пауза. Ожидание реакции, контакта.

Очень важно, как реагирует ребенок — мы же работаем для него. Иногда он активно идет на контакт, но дети болеют, и это не всегда получается, состояние разное, физическое и эмоциональное.

Поэтому клоунов всегда двое, они полноценные партнеры, белый-рыжий, братья-сестры. Мы принесли историю, которая может быть интересной ребенку, но в которой он не обязан участвовать. Мы ничего от него не ждем, он лечится — и это главное. Мы пришли поиграть, во что угодно и как угодно, если этого захочет потенциальный партнер. А если не захочет, клоуны сделают это между собой, и если история интересна нам самим, она будет интересна и ребенку.

Такая профессия

Больничная клоунада для ребенка — не просто развлечение. Мы владеем техниками, которые призваны снимать стресс, снижать страх перед процедурами. Кстати, стресс cнимается не только у детей, но и у врачей, и у родителей. Хотя, конечно, родители реагируют по‑разному. Бывает, не понимают. Некоторые плачут от того, что ребенок улыбается. Кто-то смеется, кто-то нас троллит… Больничная клоунада для клоуна — это регулярная системная деятельность, не отдуши- на для волонтера. Для наших клоунов это вторая-третья работа. Не халтура, не подработка, а стабильные деньги, которые выплачивает фонд. Это повышает ответственность в разы.

Клоуны должны быть профессиональными актерами — ведь нельзя работать летчиком, не окончив летного училища. Дети в больнице — самые требовательные зрители.



Я семь лет занимался больничной клоунадой в волонтерской организации. Через три года мы сделали с коллегами первую школу волонтеров. В какой-то момент поняли, что текучка у нас 90%: волонтеры приходили на месяц, два, три, потом им становилось некогда и тяжело, они уходили. Не получается, когда ты не мотивирован постоянным внутренним посылом, мотивирован только идеей нести добро и причинять счастье. Или не тянешь творчески, потому что клоунада — это высший уровень актерской работы.

Важна практика. Нарабатывание, импровизация, работа с партнером — родителем, ребенком, врачом. Раньше мы брали всех желающих (ну кроме совсем уж сумасшедших) и поняли, что это грозит выгоранием: когда ты все время отдаешь, отдаешь, и у тебя начинает не хватать энергии. Актеры это умеют, а мы не умели. Сейчас у «Больничных клоунов» есть отбор, тестирование. Пришло 100 анкет, а работает через год обучения 9 клоунов.

Есть психолог, это тренинги и персональная работа. Запросы к нему разные. Например, как пережить смерть ребенка, к которому ты ходил семь лет. Или как быть с эмоциями по поводу родителей, которые могут реагировать грубо, и клоуна это ранит, обижает, мешает дальше работать, потому что он живой человек же.

Я продолжаю изучать мировой опыт, езжу — Португалия, Израиль, Голландия, США. Преподаю, занимаюсь привлечением финансов. Конечно, я бы лучше клоуном чаще работал, но я отвечаю за все.

Восемь больниц в Москве, клоуны в Питере, Казани, Рязани, Ростове-на-Дону, Орле, направление работы с пожилыми людьми, со взрослым паллиативом…

Во всей этой прекрасной и сложной истории главная задача — поиск спонсоров. Кто-то говорит: у нас уже есть подшефный детский дом, мы им подарки привезем на Новый год. А на эти деньги, допустим, миллион в месяц, получат радость более 4,5 тысяч детей еженедельно, в шести регионах, в 21 больнице. У них улучшится эмоциональное состояние, а это очень важно.

Любовь

Моя жена Ольга — художественный руководитель «Больничных клоунов». Ответственный человек, более эмоционально и психологический зрелый, чем я. Это огромная подмога — интеллектуально, морально. И «творчески полноценная» — в отличие от меня, она окончила Щепкинское училище. Мы вместе работали в первой школе клоунов больше трех лет, ездили в лагеря беженцев, и, когда отдыхали между поездками, я влюбился: увидел, как она качалась в гамаке и слушала музыку. Немедленно ей об этом сообщать не стал, но, когда мы вернулись из поездки, предложил жить вместе. Она сказала: давай попробуем. И через месяц мы уже стали жить вместе.

Был маленький романтичный период притирки, потому что мы сразу завели собаку, а еще через месяц узнали, что беременны. С тех пор прошло три с половиной года, и детей уже двое.



Все мои ожидания от семейной жизни совпали с реальностью: конечно, сложно, конечно, дети не спят, в меру плачут, но они прекрасные и нас любят, хорошо развиваются. Ольга — очень красивая, очень талантливая, мой единомышленник, опора, друг. А я — ответственный, люблю общаться с детьми, стараюсь быть лучше, учусь быть отцом и мужем, это для меня очень важно.

Мы не ждем ничего от ребенка, к которому пришли, он лечится — и это главное. Но мы можем улучшить качество его жизни.

Да, мы вместе и на работе, и дома, и делить эти сферы бывает сложно. У нас просто гораздо больше причин и поводов договариваться, чем у обычной среднестатистической пары. Ольге сложнее, я-то босс. Я тоталитарный руководитель и дома от этого не отключаюсь. Если у нас бывают конфликты, что-то накапливается, мы идем к семейному психологу. И есть результат! А иногда просто расходимся по разным комнатам, зализать раны, успокоиться и приготовиться помириться. Ольга шавасану делает, медитирует, я ухожу в работу или кино смотрю. А потом сходимся обратно, уже добрые, и общаемся дальше. Я чаще и сразу готов мириться, но не всегда это возможно.

Нашим детям, Рае и Аркаше, три года и полтора, и они, конечно, знают, что я клоун. В прошлом году я оделся Дедом Морозом, Рая меня сразу узнала, говорит: «О-о-о, это папа».

В этом году пригласим другого Деда, чтобы папа рядом сидел, она наверняка озадачится. Наш Новый год сегодня — это поздравление детей в хосписе: я — Дед Мороз, Ольга — Снегурочка, так что до новогодней ночи мы добираемся уже уставшие, дети спят, бокал шампанского — и тоже спать. Телевизора у нас нет, слушаем салют и планируем январь.

У нас пока не появилось своих семейных традиций, но очень хотели бы каждый год ездить в путешествия, на машине, с детьми. А так, конечно, времени ни на что нет, успеваю поболеть за ЦСКА и сериалы иногда с Ольгой посмотреть… И обсудить грядущий возрастной кризис. Нет, до него пока далеко, но Ольга в этом разбирается и, кажется, через два-три года можем его ждать. Мне будет 40, Ольге — 35… Интересно!